Вопреки паническим настроениям, защита дипломов прошла для всех студентов без каких-либо серьёзных огорчений. Их торжественное вручение наметили на последний четверг июня, совместив его с подведением итогов нашумевшего конкурса «Прыжок через океан».

В честь предстоящего праздника на институтском Доме культуры вывесили огромнейшую красочную афишу. Как раз под ней, как и договаривались, Вадима Чарышева ждали Юрка Прокушев и Сашка Коренной.

Они были одеты «по-парадному». А Юрка, так тот вообще превзошёл самого себя и смотрелся как на картинке из модного журнала. Все проходившие мимо непременно поворачивали головы в его сторону.

На нём был новенький чёрный вельветовый костюм. Белоснежная сорочка с воротником-стоечкой. Вместо привычного галстука — шёлковая бабочка.

Чтобы продемонстрировать двойные французские манжеты с чёрными запонками, он постоянно вскидывал руку, поглядывая на позолоченные часы.

— Прокушев, ты позоришь честь советского студента! — здороваясь на ходу, издевательски выкрикнул проходивший Рафик Татышев. — Опять вырядился как буржуй недобитый, — и, рассмеявшись, добавил. — Долой эксплуататоров!

— Слушай, ты, «пролетарий всех стран», — обратился обрадовано к нему Юрка, — три места займи там на нас! Хорошо?!

В этот момент ко входу подъехал огромный чёрный лимузин с флажком США на капоте.

— Вот это да! — ахнул Сашка Коренной. — Вот это машина! Классная железяка! — и они вместе со всеми стали пристально наблюдать за вышедшим американцем, которого встречали представители института.

— А ты доллар их видел когда-нибудь? — спросил Прокушев.

— Откуда! — пожал плечами Сашка.

— Смотри! — и он с гордостью достал из бокового кармана однодолларовую банкноту.

— Зелёный... Большой. А наш рубль совсем маленький какой-то...

— Маленький да удаленький, — возразил Юрка. — По официальному курсу один их доллар знаешь, сколько стоит?

Сашка удивлённо вздернул плечами:

— Мне-то откуда знать?

— Оттуда! Его цена всего навсего — шестьдесят четыре копейки.

— Ну и что? Мне-то с этого какой толк?

— А вот какой! — с загоревшимися глазами стал объяснять Прокушев. — Там, в Америке, уже не одну вот такую шмотку можно себе купить, — и он потеребил свой пиджак, — а фактически за те же деньги — уже две. Одну — себе. А вторую...

— Мне! — с радостной наивностью сказал Сашка.

— Продам! Чудо ты! — серьёзно сказал Юрка. — Я прочитал, что даже у самого Рокфеллера на его вилле телефон-автомат для гостей установлен... Ничего бесплатного у них нету. Потому что: курочка по зёрнышку клюёт... Понял?

— Ага, — недовольно ответил Сашка. — Только у меня батя по-другому говорит: курочка-то, она по зёрнышку клюёт, да только после неё весь двор в говне. Вот так-то, рокфеллер из курятника!

Откуда-то со стороны подбежала, пошатываясь, однокурсница Элька Кубина и, повиснув на Прокушеве, восхищённо затараторила:

— Юрочка! Ты такая лапушка... Так выглядишь... Так суперски выгля... Как этот... Ален Делон. Ну полный отпад!

— Ты где так успела уже наклюкаться? А?! — спросил её Юрка, почувствовав исходивший от неё приторный запах дешёвого портвейна вместе с ароматом не менее дешёвых духов.

— Уметь надо! — и она некрасиво чмыхнула. — Юрочка, ты послушай меня... Слушай: если на балу объявят белый танец, чур, я первая на тебя в очереди. Ну все — побежала...

Сашка недовольно буркнул ей вслед:

— А я здесь как пустое место! Да?!

— Ой, Санечка, приветик! Извини, не заметила! — обернувшись, скороговористо прокричала Юлька и помахала ему рукой.

— Уже без пяти минут семь! — нервничая, произнёс Юрка. — Ещё чуть-чуть подождём... Куда он мог запропаститься?!

— Идёт! Идёт. Смотри! — удивлённо проговорил Сашка и побежал навстречу Чарышеву.

— Явление Христа народу... — пробормотал раздосадовано Юрка.

Вадим шёл с трудом. С взлохмаченной головой. Взмокший от пота. В руке он держал тяжеленную сумку. На плече висела другая. Сашка ему стал помогать, а Чарышев начал объяснять:

— Купил. Случайно. В антикварке. Собрание сочинений Пушкина за тридцать седьмой год. Самое полное издание... И ещё меня с работы турнули и из квартиры на Бронной тоже попёрли... — и он раздосадованно показал на сумки.

— Потом... Потом расскажешь, — замахал руками Юрка. — Там всё уже, наверное, началось. Давайте, тащите эту фигню в гардеробную... И сразу бегом в зал.

Проходя мимо Прокушева Чарышев украдкой отдал ему деньги:

— Вот, держи сто рублей на Америку.

Ректор Шуткевич-Ганопольский говорил с трибуны долго, нудно, пафосно и абсолютно ни о чём:

— ...Перед нами поставлена грандиозная задача перестройки. А перестройка... — и тут он повторил слово в слово появившийся перед этим лозунг на гостинице «Москва», — перестройка — это возрождение ленинского облика социализма. И мы, товарищи, уже успешно ведём разработку нового содержания общепедагогических дисциплин, — в этом месте Шуткевич-Ганопольский посмотрел в зал поверх голов сидящих и бесстрастно продолжил. — Также успешно внедряем педагогическую практику на основе фундаментальной концепции коммунистического воспитания, разработанной в материалах XXVII съезда КПСС, с глубоким отражением личностного аспекта педагогического процесса...

Такая манера пустого многословия появилась в брежневские времена. Со временем она стала чем-то вроде неписаного стандарта публичных выступлений руководителей всех рангов. Это был своеобразный вариант публичной «советской жвачки», точно с такими же свойствами, какие были и у дефицитной заграничной жевательной резинки: тягучий суррогат, ничего не дающий ни уму, ни сердцу, ни желудку. Жевали тихо, по привычке, уже не замечая пустоты содержания.

Под конец эпохи появился и живой коммунистический бубль-гум в виде шамкающего Леонида Брежнева, жующего слова с таким причмокиванием, что зачастую невозможно было разобрать, о чём он вообще говорит.

Несмотря на объявленную перестройку, Шуткевич-Ганопольский по-прежнему выступал в типичном брежневском стиле. По-другому уже не мог. А когда сошёл с трибуны, началось ещё более занудное действие — вручение дипломов, продолжавшееся больше получаса. Но если процесс ожидания был утомителен, то сам момент поздравления — восхитителен. Ощущение, что теперь именно ты попал в особую когорту людей с высшим образованием, приятно согревало душу каждого. Все выпускники восторженно показывали друг другу новенькие синенькие книжечки и значки-ромбики. Зал гудел доброжелательными возгласами.

Сашка, Юрка и Вадим, обнявшись, фотографировались на память с вручёнными дипломами.

— Товарищи студенты, преподаватели и уважаемые гости! — зазвучал со сцены голос подошедшего к микрофону Шуткевича-Ганопольского. — Приступаем к торжественному подведению итогов первого в истории конкурса студенческих научных работ «Прыжок через океан». Как известно, три победителя поедут в Америку. Им предстоит стать посланниками доброй воли. А их имена войдут в историю нашего института. Кто же они, эти талантливые студенты, эти наши счастливчики?! Слово для объявления предоставляется товарищу... — ректор запнулся и, беря со стола приготовленную бумажку, смущённо продолжил. — Э-э-э... Мисте... Господину Уильяму Стайхарду, президенту американского Института Гленнана.

Зал громыхнул аплодисментами так, что Стайхард притворно закрыл уши руками. Говорил он по-английски, недолго, но ненамного лучше ректора, также казённо и скучно: о великой миссии, об улучшении взаимопонимания между странами и народами, о поддержке перестройки...

К объявлению победителей он перешёл с ходу. Но, назвав первого счастливчика, так исковеркал его фамилию, что никто ничего не понял. Переводчица вынуждена была его переспросить. Но и после этого она не решилась её произнести. И только после того, как Стайхард показал ей текст своего выступления, громогласно и акцентировано объявила:

— Юрий Прокушев. Работа «Декабристы как предвестники свободы».

Юрка взошёл на сцену под восторженный шум и, получив свидетельство победителя, громко крикнул в микрофон:

— Сэнкью вэри мач!

— Бахадыр Измаилов, — продолжила объявлять переводчица. — Статья под названием «Американская помощь по Ленд-лизу. Война после войны».

Чарышев, зная, что сейчас объявят его, заволновался, пригладил рукой шевелюру и отдал свой диплом сидящему рядом Сашке.

— И наш главный победитель, — прозвучало со сцены.

Чарышев привстал.

— Вадим Иванчуков, — вслед за американцем повторила переводчица. — Работа «Русская Калифорния. Забытая история».

— Паздравляй вас! — коверкая слова, сказал по-русски Стайхард, обращаясь к стоящей на сцене радостной троице. — Щасливый вам дорога в Америка!

— А сейчас, — строгим голосом произнёс Шуткевич-Ганопольский, — я как ректор объявляю об отчислении всех сидящих в зале студентов, — зал недовольно загудел, а он сделал паузу и, наигранно улыбнувшись, продолжил, — по причине... по причине успешного окончания нашего славного института! Ну а дальше — праздничный банкет и танцы! Ур-а-а!

Все стали кричать протяжное «ура». Некоторые подпрыгивали и кружились. Кто-то зажёг бенгальские огни. Кто-то стал подбрасывать воздушные шарики. Один из них прилетел прямо в руки Чарышеву. Он с ним так и вышел в фойе, ничего не замечая и ничему уже не радуясь.

Возле гардеробной его догнал весь сияющий Прокушев:

— Да брось ты... — начал он успокаивать Вадима. — Я тебя, конечно, понимаю... Ну этот... Скотина какая! А? Надо же обмануть так... А я тебе давно говорил, что Вильегорский этот — козёл он вонючий!

— Это ты козёл! — сказал Чарышев. — Или думаешь, я не знаю, кто в КГБ настучал?

— Гадом буду, не я, — убеждённо заверил его Юрка. — Может, это...

— Ты! Я же видел там твои каракули... Ты теперь уже и доносы паркером своим пишешь. Стараешься, завиточки выводишь... Ты же с потрохами меня сдал... Ты же всё мне испортил. И работа, с которой ты в Америку поедешь, тоже не твоя... Вор ты! Ну пойди расскажи теперь всем про эту правду... Про дядьку своего расскажи, который тебя в Америку по блату пропихнул... Про... В общем, знаешь, кто ты — дерьмо... Гнида ты!

Чарышев резко повернулся и пошёл в гардеробную за сумками. Сделав несколько шагов, он бросил на пол воздушный шар и с силой ударил по нему ногой.

— А ты, значит, честненький? Да?! — закричал ему вдогонку приходящий в себя Прокушев. — А когда я тебе через дядьку помощь предложил, ты же согласился?! Тоже захотел в обход всех пролезть... Захотел. И совесть тебя тогда не мучила! Так что пошёл ты знаешь куда со своими нравоучениями... — и Прокушев быстро зашагал в сторону банкетного зала.