И, позднее, на протяжение десятилетий в советских газетах – оголтелое безбожие… А в жизни… Могу , немало поездив по стране, уверенно подтвердить, что в нашем «атеистическом государстве» божницы были в домах не только моих бабушек. Домашние алтари находились в красных углах по всей стране. А в Сибири не раз встречался со староверами, которые советскую власть считали «чертовым отродьем». Вот этой силой духа мы побеждали раньше и держимся на этом до сих пор. Косвенно подтверждают эту непонятную нашу особенность и иностранцы.

 

Еще с той поры, когда работал собкором на одной из «ударных строек» Сибири (Богучанской ГЭС на Ангаре), у меня набрался неплохой опыт общения с западными и восточными зарубежными журналистами. Они приезжали в этот далекий край со всех обитаемых континентов, за исключением Австралии. В начале я встречал их с восхищением. Они были другими. А через несколько лет понял: разные люди «оттуда» были невероятно похожи друг на друга! Похожи -- в плохом.

 

Они -- по восприятию советской действительности – однояйцовые близнецы. В их представлении СССР -- сплошной ГУЛАГ. Все мы, для них -- подневольные, не могущие без разрешения власти шагу ступить. Они думали, что на сибирских стройках работали исключительно «рабы» -- заключенные. Они верили, что по улицам ходят медведи. Они были уверены в нашей всеобщей ущербности и потому неприкрыто показывали, через высокомерие, свое превосходство и сожаление. Себя они не видели.

 

Ущербность в нас была. Ещё какая! Но в нас не было, как у них, такой наивной зараженности идеологией «холодной войны. В этом мы были значительно свободнее, чем они. Мы сочиняли анекдоты о «загнивающем капитализме», прекрасно понимая, в чем мы проигрываем Западу. Мы, к сожалению, сами толком не осознавали свое истинное превосходство. Поняли это только тогда, когда во многом растеряли его в перестроечное лихолетье. Но у нас точно не было того психоза в советские времена, от которого у них, некоторые, выпрыгивали в окна, с криком: «Русские идут!».

 

Мы жили в «тоталитарном СССР», но в нас не отложилось восприятие простых людей с Запада, как каких-то «агрессоров-империалистов». А у них, по моим наблюдениям, это получилось намного лучше. Государственная пропаганда изуродовала их значительно сильнее, чем нас. По крайней мере, недоброжелательное отношение иностранцев ко мне, как человеку из «империи зла», чувствовалось, многократно. И мне, по несколько раз за визит, приходилось вежливо опровергать их чудовищные дурости про поголовное и беспробудное пьянство русских, про то, что "каждый второй агент КГБ", про то, что косолапые шастают по улицам... Однажды я не выдержал, и когда журналисты "Штерна" Катя Глогер и Курт Херст в третий раз за день спросили про медведей в сибирском городе Кодинск, я уверенно их заверил: "Да, их здесь полным-полно. Но сейчас зима, спят в берлогах. А если бы вы приехали летом...." Они обрадовались так, как радуются дети, которые, найдя подарки под елкой, начинают верить в существование Деда Мороза.

Кстати, очень многие зарубежные журналисты до сих пор пишут свои материалы о России, используя истертую матрицу "холодной войны". Укладывают придуманные абзацы-пазлы в свой текст так, чтобы частное становилось общим, а читатели обязательно находили под елкой желаемые подарки.

 

Но вернемся к нашим... подшивкам. Примечательно, что люди разных поколений в старых газетах и журналах замечают принципиально разные особенности. Знаете, что больше всего поражает сегодняшнюю молодежь в доперестроечных газетах и журналах?! Отсутствие рекламы. Смотрится это как природа без мусорных свалок. Значительно легче дышится без глянцевой крикливости. Но, при этом, в изданиях той же поры четко проявляется и примечательный недостаток -- скуднейшая тематика. При чтении советских подшивок это быстро набивает оскомину. Трудно все время всматриваться в жизнь через бойницу государственной цензуры.

 

В сегодняшних газетах и журналах – изысканное разнообразие. Но, абсолютно исчезла та самая показная «игра» в идеологию. В нынешних изданиях она мутировала до такой степени, что очень трудно стало отличать хорошие грибы от мухоморов. То есть подавляющее большинство сегодняшних журналистов сами стали идеологией. При этом и она тоже сделалась другой – стервозно-изворотливой. Гидра о двух главах. Идеология -- сиюминутная политическая и махровая потребительская. «Играют» в нее теперь, безо всякой стыдливости, большинство пишущих и вещающих. Из корысти, угодливости и страха. Низменные приоритеты выстроились в обратном порядке. Дьявольская «заказуха» начала править бал. Она не лучше цензуры. Хуже. Быстрее развращает душу.

 

Кстати, о цензуре. Я стал редактором газеты «Новатор» (Запорожское моторостроительное объединение), когда мне было чуть больше двадцати лет. История такова. На крупный оборонный завод требовался редактор. Но журналисты боялись ответственности. Никто не шел. Режим секретности предполагал, что за малейшую ошибку можно было загреметь «в места не столь отдаленные». Страх отпугивал претендентов. Не прельщала даже повышенная зарплата.

 

Меня взяли. А через месяц я понял, что писать невозможно. То есть цензурные ограничения были таковы, что журналист не мог «выйти» за ворота проходной, невозможно была назвать изготавливаемую деталь, абсолютную цифру, фамилии руководителей… И все тексты должен был согласовывать с «ответственными товарищами».

 

Я сам нашел «управление цензуры» в областном центре. Возмущенно рассказал цензорам о проблеме. Неожиданно, оказалось, что большую часть запретов выдумали партработники и чиновники завода, вопреки существовавшим инструкциям. Сделали они это добровольно, из принципа «как бы чего не вышло». Примечательно, что заводской «Новатор» находился в таком согбенном состоянии со дня своего основания.

 

Моей газете задышалось свободнее. Первым стал писать в ней о том, что раньше считалось недопустимым. Начал публиковать снимки из-за запретной «границы». И стал сам подписывать газету в печать без согласований. Популярность газеты взлетела моментально. Мастерства у меня тогда еще не было, но была искренность и страстная увлеченность журналистикой.

 

Одна закавыка только не дает до сих пор покоя. До меня к цензорам «за свободой» из других газет никто никогда не обращался. Никто не пытался открыть ту заветную дверку, которая, как оказалась, была не заперта. Что являлось причиной этого: страх или ненужность свободы? Ответа я не знаю до сих пор.

 

Точно также не понимаю сегодня: почему мы сами отказываемся от российской самобытности? Читаю подшивки и все больше и больше вижу, как отторгаем родной язык. Живые слова подменяются суррогатными штампами, канцеляризмами, неуместной иностранщиной. Изменяется манера письма. В содержании все реже и реже ощущается гордость за свою страну. Тема духовности, даже в сравнении с атеистическим засильем советских времен, сегодня, как неугодная тетка. Цензуры нет, а вместо нее -- коммерческие шоры на глазах редактора и издателя, которые воспринимают читателя, зрителя, слушателя, как потребителя продукта. Отсюда и результат, который безвольно наблюдается или поддерживается государством. И, если раньше, довлела бесовщина строгой советской идеологии, то сегодня, после перестроечной вседозволенности, на ее место дали усесться бесовщине хамовитого потребительства.

 

Пересматривая старые подшивки, намного лучше понимаешь, что мы потеряли, а что приобрели на пути от социализма к капитализму. Кто-то называет полученное -- свободой. А у меня свое видение, личное: работать журналистом, было трудно, как раньше, так и сейчас. Еще труднее -- опубликовать написанное. А свобода во мне жила всегда. Это я не всегда с ней уживался. Иногда, боялся в открытую вывести ее в люди. Боюсь зачастую делать это и сегодня. Правда, утешаю себя тем, что это я за нее так переживаю. А на самом деле – за себя.

 

 otobrano dly vas