Кроме этого,— добавил он,— вы знаете, что Наливайко Андрея Ивановича, начальни­ка нашего главка, сейчас здесь нет, он в от­пуске, но его дух должен быть всегда на месте, здесь в главке, в Уренгое. И это обесечиваю я. Тоже моя обязанность.

Вы знаете,— продолжал Гусельников,— как стремительно рос Наливайко? Главный инженер управления, начальник управления, заместитель управляющего трестом по про­изводству, главный инженер треста, управля­ющий трестом и вот начальник главка. Пото­му что Андрей Иванович — это личность.

Вы знаете, как возник «Цветок Уренгоя»? Поступила жалоба заведующей детсадиком. «Как можно слушать эту жалобу? — говорил он подчиненным.— Это не заведующая жа­луется. Это жалобы наших детей! Мы не смеем допускать, чтобы жаловались наши дети, дети Уренгоя! Мы не можем этого слы­шать!»

А ведь все это не в плане, все в порядке шефства. А разве один детский сад построен в порядке шефства?! А хор? Вы не слышали наш городской хор? Женщинам объявил: кто не запишется в хор, может подавать заявле­ние об увольнении с работы. Конечно, это жест, вы сами понимаете. Но в один день был создан хор. Кто имел голос, все записа­лись.

Я уж не говорю о его производственном опыте, об организаторском. Давать план уме­ют многие. Но быть личностью, человеком вровень с эпохой, гуманистом — это дается немногим. Андрей Иванович — это правиль­ный человек,— заключил Леонид Константи­нович.

Да я уже и привык, что здесь чуть ли не каждый, с кем встречаешься, прямо-таки бо­готворит людей, работающих рядом. И не только, конечно, своих вышестоящих руко­водителей...

Я слушал разговорчивого Леонида Конс­тантиновича и думал о нем. И стало мне ин­тересно, как он очутился здесь, на газе, на этом Севере. Я думал, а Леонид Константи­нович все разговаривал, все поднимался в своем пафосе и достиг таких риторических вершин и глобальных обобщений, что я не­вольно стал заподозревать в нем артиста и философа.

Оказалось, что Леонид Константинович, действительно искал себя и в философии и в актерско-режиссерском деле, а нашел свою судьбу здесь, на Севере. Окончил философ­ский факультет Уральского государственного университета, пошел преподавать в Кемеров­ский институт культуры, вел комсомольскую работу, потом поехал в МГУ, поступил в аспирантуру философского факультета, ра­ботал над диссертацией, посвященной исто­рии нравственного идеала личности, одновре­менно искал этот нравственный идеал в сво­ей жизни. Опростился, ударился в «неотолс­товство», женился на простой крестьянской девушке, толкался по разным работам, был дворником, администратором театра, посту­пил в Институт культуры, учился у Бориса Равенских в ГИТИСе, потом во ВГИКе у Марлена Хуциева. Приготовил программу «Я говорю с эпохой». Марлен Мартынович Хуциев сказал: «Ты зрелый человек, чему тебя учить?» Пошел в киноактеры и снова в Институт культуры, наконец, стал художест­венным руководителем Дворца культуры под Москвой в Зеленограде.

Тут,— говорит Леонид Константино­вич,— появился мой Мефистофель, или как еще назвать его, появился Андрей Иванович Наливайко. И вот я здесь.

Таков этот помощник начальника Главуренгойгазстроя, Леонид Константинович, или Леня...

Рано утром опять явился живой, темпера­ментный Гусельников, внося с собой сквозня­чок лютого холода. Как будто он и не спал со вчерашнего дня, не выпадал из этого урен­гойского ритма.

Все,— сказал он,— поехали.