Что вы, шестьсот рублей стоит. Чистое золото.

Ну что же, парень неженатый, не только же дармоедам и дармоедкам носить такие до­рогие украшения...

И вот перед отлетом домой я снова у глав­ного инженера Главуренгойгазстроя, у Вла­димира Михайловича Игольникова. Уже знакомый кабинет, знакомая, какая-то уплотнен­ная деловая суета. Одни заходят, другие вы­ходят, телефон постоянно требует главного инженера. Владимир Михайлович то в повы­шенном тоне говорит, далеко, видно, до собе­седника, то тихим комнатным голосом кому- то находящемуся недалеко. Подписывает бу­маги, просит о чем-то, приказывает, советует и советуется.

Я сижу в сторонке, смотрю на карту, где светлой амебой расплылось овальное место­рождение, где расписаны все работы, цифры, сроки, объемы, проценты. Интересно смот­реть на эту карту, где все видно, чем занима­ется сидящий перед тобой человек с аспи­рантским лицом, с аспирантской рано посе­девшей шевелюрой и свободными жестами. Пусть я не технарь, не инженер и не ученый, я дилетант, но мне отлично видно, понятно, что этот человек сидит на своем месте. И си­дит твердо. Его слова, его жесты уравнове­шенны, деловиты и свободны. Никакой за­парки, никакого аврала, никакого шаляй- валяй, а потом разберемся, куда-нибудь кри­вая вывезет. Видеть это, слушать — одно удо­вольствие. Кажется, это называется компетентностью.

Владимир Михайлович после одного теле­фонного разговора обращается ко мне и по­казывает по-студенчески поднятый большой палец.

Во директора нашли! В такую глушь за­кинули, на Ямбург, там разведали мрамор, мраморную крошку берем, щебенку, а это позарез, вот так нужно. Четко работает му­жик, просто молодец.

Еще бы! Представляю себе, как этот моло­дец мраморную крошку добывает, эту ще­бенку, где этот Ямбург заполярный. Но у меня один вопрос к Владимиру Михайлови­чу, только один. Чем сегодня живет Главуренгойгазстрой? Что главное? И как именно об этом скажет главный инженер, как сфор­мулирует?

На восемьдесят первый год,— начал Владимир Михайлович,— по нашему главку было запланировано строительно-монтажных работ на 200 миллионов рублей. На восемь­десят второй год — 286 миллионов, на восемьдесят третий год — 400 миллионов. От­сюда и главная наша забота, главная зада­ча — прирост мощностей. Техника, люди, жилье, инженерные мероприятия. За два го­да удвоили программу, а условия сами виде­ли — белое безмолвие, с учетом выхода даль­ше на Ямбург, на Ямал. На основе чего? Пер­вое,— сухо стал диктовать Владимир Михай­лович,— создание базы обслуживания машин и механизмов, базы строительной индустрии. Второе. Создание социальной базы. Сегодня у нас работает 16 тысяч человек. Число лю­дей также удвоится. Третье. Формирование новых строительных подразделений. Четвер­тое. Поиски новых технических и организа­ционных решений. Вот так бы я ответил на ваш вопрос. Этим живем.

Суховат, мне сказали, инженер высокого класса. Понятно. А как вообще? В смысле масштаба, кругозора?

Владимир Михайлович,— спрашиваю.— Как вы лично видите свой Уренгой в общем контексте? Мне хочется знать, как вы сами понимаете то, что делаете здесь.

Уренгой.— Владимир Михайлович под­нял бровь и задумался.— В одиннадцатой и двенадцатой пятилетках Уренгой будет по­крывать недодачу, а также падение в дру­гих, старых месторождениях газа.

Да, дела, можно сказать, огромные. Ви­димо, этим и объясняется рост в вашей от­расли крупных организаторов, формирова­ние крупных личностей. Тут у вас, Владимир Михайлович, у каждого свои светила, свои кумиры, учителя и так далее. Может, и у вас лично есть такие люди?

Конечно. Барсуков Алексей Сергеевич, первый начальник Главтюменьгазстроя. Из этого главка вышли все подразделения наше­го министерства. Баталин Юрий Петрович, у Барсукова был главным инженером, сейчас первый заместитель министра. И сам Щерби­на Борис Евдокимович, министр. Это люди, о которых вы спрашиваете.

...И вот через две посадки — в Надыме и Сыктывкаре — под ногами московская земля, как по щучьему велению. И по тому же веле­нию я в кабинете министра, Бориса Евдоки­мовича Щербины. Почти с первых минут ста­новится ясно, что эта встреча и есть венец всему моему предприятию. Да, стоило ле­теть в Уренгой, стоило из заполярного без­молвия, с площадки будущей компрессорной станции Уренгой—Ужгород вглядываться в почти невидимый, утопающий в сиреневой дымке Париж, стоило мотаться по индуст­риальным оазисам белой тундры, чтобы ока­заться здесь, у Бориса Евдокимовича.

Опыта разговаривать с министрами у меня не было никакого. И, видно, поэтому я начал с вопроса, если честно признаться, не очень делового и серьезного, даже с вполне глупо­го вопроса.