Когда все это было готово, Тихачев велел идти. Ну, мы и пошли, опять, знаешь, медленно, а тут это музыка играет Павловского полка. Солдаты этак осужденных сзади натискивали, чтобы они знали куда идти. Так они все подвигались по немножку вперед, по этому деревянному откосу; наконец стали на место. Страшно, братец! ух страшно! У нас волосы стали дыбом на голове, когда мы подошли под перекладину.
Тут нас свели прочь и мы немножко вздохнули. У меня еще беда, в правый ботфорт попал камушек, а может быть сухая хлебная крошка, черт ее, не знаю! Только терло мне, братец мой, ногу ужасно. До крови ведь стер.
Как свели нас с эшафота, то поставили тут-же, возле. На шеи преступникам надели петли и помост, на котором они стояли, опустился из под их ног. Так это было ужь устроено. Они повисли и забились, заметались. Тут трое средних и сорвались. Веревки лопнули; они и упали вниз. Только на краях остались висеть Пестель и Каховский. Что там не говори, а я уверен, что это случилось оттого, что они исповедывались и раскаялись от чистщго сердца. Бог их миловал. Ну сам посуди, веревки были одинаковые и крепкие, их перед этим пробовали, отчего-же не сорвались ни Пестель, ни Каховский?
— А говорят, сказал я, что именно они
то и сорвались, Пестель и Каховский, да еще Рылеев.
— Неправда! Я ведь тут же стоял. Врут!
как они упали, так разбились в кровь; ведь сам посуди, упали то с размаха.
Кутузов сперва прислал адьютанта, а потом и сам лезет, кричит, ругается: что это такое?
— И повесить не умеют! кто то отвечал из сорвавшихся, кажется будто Рылеев.
— Вешать их! вешать скорее! кричит Кутузов. И Боже ты мой, стал тут кричать и ругаться. Подняли опять помост и вновь накинули петли. В это время, когда помост был поднят, Пестель и Каховский опять достали до него ногами. Пестель был еще в это время жив и кажется начал немного отдыхать. Тут некоторые стонали, должно быть от ушиба и боли. Их повесили опять. А говорят вешать в другой раз не следовало. Это тоже Кутузова вина.
За рвом было не много народу. Рано было и никто ничего не знал; оттого и не собрались. Народ тоже это зашумел что-то. Кутузов на них закричал, а музыка еще громче играть.
— Что же она играла? — спросил я. — Похоронный марш?
— Нет; простые марши играла и разные
штуки. Прошло этак с полчаса; доктор говорит, что они давно померли. Велели их снимать. Сняли, братец мой. У всех вылезли предлинные языки и лица были синия такия, почти черныя. Их сложили на телегу и сдали полицмейстеру, полковнику Дершау; он был назначен хоронить их. На ден тела поставили в сарай на кронверке же. Виселицу живо разобрали. Тут и нас отпустили. Чтобы не делать наряда, Дершау велел мне, Богданову и Дубинкину явиться к нему вечером.
Пошли мы. На дороге встретился со мною брат. Он, надобно тебе сказат, все прежде еще приставал; спрашивал меня, когда и где будут наказыват за бунт. Я ему говорил, что об этом верно будет объявлено и вешать будут на площади, где они бунтовали. Мы тогда все так думали. Встретил меня брат, с такою претензиею: что же ты, говорит, не сказал? А я говорю: я и сам не знал.
— А вот где. Знаешь ты Смоленское кладбище?
— Там есть немецкое кладбище, а за ним армянское. Тут есть этакий переулочек на лево. Вот мимо армянского кладбища и идти до конца переулка. Как выйдешь к взморью, тут и есть. Тут их всех и похоронили. Ночью их вывезли с конвоем, и мы тут шли. Распоряжался Дершау. Там потом четыре месяца караул стоял.
Перейти в раздел "ДЕКАБРИСТЫ"
ВНИМАНИЕ!
