Когда Муравьев сказал мне в первый раз о пешем казачестве, которое хотел ввести в Забайкальский край, то мне не трудно было доказать ему всю нелепость подобного учреждения, и он сам сознался, что я разбил в прах все его аргументы. Я думал, что тем дело и покончено. Каково же было мое удивление, когда в положении, утвержденном государем, я увидел, что в нем снова помещено учреждение этого казачества, а через то искажена вся экономия моего проекта, в котором главным достоинством и признавалось именно то, что он пролагал естественный путь к постепенному уничтожению розни сословий, сообразно требованию будущего. Когда я спросил Муравьева, каким образом могло это случиться, он сказал мне: «Что же делать. Надобно было польстить вкусу государя, который пристрастен к казачьему мундиру[41] .
И когда мне не трудно было доказать, что нельзя же на подобных основаниях строить что-либо дельное и прочное, то он старался успокоить меня тем, что «надо уступить в этом, а что зато после мы наведем свое» и т.п. Вечно то же пошлое оправдание, что «nous reculons pour mieux sauter».
Все подобные извороты были тем более уже неизвинительны с его стороны, что он начал получать суровые уроки, к каким невыгодным последствиям приводило его преследование личных целей. Я уже выше где-то упомянул, что горное производство было тщательно мною изучено и что мои исследования (сообщенные сенатору) доказали невыгодность серебряного производства. Вся мнимая выгода основана была на скрытом налоге, и было вполне рационально, ослабляя работы по выплавке серебра, усилить разработку золотых приисков. Но между тем серебряное производство было существенно ученое и покидать его вовсе не следовало уже потому, чтобы в случае новых открытий богатых руд надо иметь людей, готовых и теоретически, и практически, а подготовка их для серебряного производства не легка, тогда как золотые россыпи не требовали никаких ученых познаний и заведовались успешно самыми простыми и необразованными людьми при одном практическом навыке. Кроме того, хозяйственное благосостояние края много зависело от давности заселений при заводах и рудниках, где не только чиновники и горные служители, но даже почти все ссыльные имели свои пашни, огороды и другое хозяйственное устройство.
Для того чтобы не расстроить края, изменение должно было делаться постепенно, как и начало его уже делать горное ведомство до прибытия Муравьева, и, конечно, лет через пять или шесть преобразование могло совершиться естественным путем. Но, к несчастью, Муравьев, желая выказать свою деятельность и искусство, захвастался в Петербурге, что даст 100 пудов золота, если все отдадут в полное его распоряжение, тогда как до того вымывалось около 30 пудов, хотя притом доставлялось еще также и более 150 пудов серебра. Напрасно я старался его образумить и доказывал, что нет никаких условий для того, чтобы добыть сто пудов, и что он расстроит только край, а ста пудов не добудет. Опять тот же ответ, что теперь уже переменять нельзя, что он уже обещал государю, хотя ясно, что поправить дело было еще легко, стоило только пожертвовать своим самолюбием и сознаться в ошибке, и он всегда без урона даже своего достоинства мог прямодушно сказать государю, что, рассмотрев дело на месте, он пришел к другим заключениям, нежели те, которые он вывел, когда судил только по тем данным, которые имелись в Петербурге, где и дано было обещание насчет ста пудов золота. Но он больше всего боялся насмешек со стороны министра финансов Вронченки, которого он ненавидел за его презрительные отзывы о себе.
Таким образом началась без всякой постепенности полная ломка горного ведомства. Люди были оторваны от своего хозяйства и без всяких предварительных мер переведены в марте месяце на новые места, на Карийские золотые прииски. Мудрено ли, что при недостатке пищи и помещений, при изнурительных и непривычных работах, развились разные болезни, которые все слились потом в один повальный тиф, похитивший тысячу человек, а золота, несмотря на все усилия, натяжки и неправды, все-таки вымыли не более 65 пудов при совершенном почти уничтожении добычи серебра, так что в общем результате, при возвысившихся страшно расходах, чистой прибыли получено даже менее, чем в предшествовавшие года.
После этого было для всех ясно, что обращение тридцати тысяч горных крестьян, главных хлебопашцев в крае, в казаки приведет неминуемо еще в большее расстройство край, особенно в хозяйственном отношении, нисколько в то же время не способствуя никакой политической цели, так как новое войско, очевидно, могло быть только номинальным. Но беда в том, что лично для Муравьева это-то только и было нужно. Приехав в Сибирь с правами командующего войсками, т.е. корпусного командира, он имел в своем распоряжении всего только четыре несчастных гарнизонных батальона. При таком составе нечего было и думать о создании каких-либо подчиненных должностей, подкомандных генералов, льстящих суетности и дающих средство приобретать партизанов раздачею значительных мест. Умножить число линейных батальонов ни за что не согласились бы в Петербурге, и поэтому вместо настоящего войска Муравьеву хотелось иметь хоть бы подобие войска, при котором можно было бы завести все штабные учреждения и другие принадлежности. Лучшим доказательством тому служит заведение тяжелой артиллерии, для которой не только в Китае, в случае войны с ним, но даже и в Забайкальском крае не было удобных для прохода дорог, вследствие чего и вышло, что эта дорогостоящая артиллерия простояла 20 с лишком лет без всякой пользы в Верхнеудинске с тем, чтоб содержать там только караулы при остроге и быть передвинутою отчасти также без пользы потом на Амур. То же самое случилось с мортирами.
Как приступ к действиям относительно Амура, переведен был в 1850 году в Читу 14-й линейный батальон. Тогда предполагалась сухопутная экспедиция из Цурухайтуя, нашей пограничной казачьей станицы, в Цыцыхар, центральное место управления Маньчжурии, чтобы вынудить Китай к уступке Амура. При этом случае начали яснее обнаруживаться обычные впоследствии поползновения и замашка Муравьева гнаться за эфемерными эффектами и в то же время упускать то, что, соответственно данным обстоятельствам, одно было необходимо и разумно.
Так как мне известны были заранее и перевод войска за Байкал, и цель этого движения, то, предвидя, что пребывание батальона в Чите будет временное и что Чита должна быть обращена в город, я уже тогда предложил ту меру, которую только теперь начинают признавать необходимою и именно в том самом виде, в каком она тогда предложена была мною; я предложил построить временные деревянные казармы, что до прихода войска могло быть сделано без всякой суеты и очень дешево, и притом построить их отдельными связями, соединенные только под общую крышу, чтоб, в случае надобности, их при дальнейшем передвижении войска легко было бы распродать по частям, что было бы очень выгодно и для вновь строящегося города, так как каждая отдельная часть могла составить очень порядочный поместительный домик.
Но у Муравьева личные цели одержали верх над общею пользою. Как впоследствии он предпринял разорившую казаков постройку штабных строений, «чтоб было, что показать великому князю Константину Николаевичу» (его собственные слова), так и при переводе линейных батальонов за Байкал в ожидании того, что когда еще придется выставить себя на вид действиями относительно Амура, он задумал воздвигнуть «на память своей деятельности в крае» огромные, дорогостоящие казармы без всякой существенной нужды, кроме того, что «надобно же показать, что мы что-нибудь делаем», и что когда это сделается, то «уже всякому легко будет продолжить», потому что будто бы «все существенное уже сделано».
Все это говорил он мне еще в 1852 году, когда в сущности не только ничего еще не было сделано, но еще то, что было им собственно сделано, скорее должно было парализовать успех Амурского предприятия, нежели способствовать ему. И легкомыслие, и торопливость Муравьева в этом деле простирались до того, что инженеры скакали на курьерских, солдаты рыли канавы под фундаменты, расходовались артельные солдатские деньги на материалы, солдат морили на работах в зимнее время в лесу и пр., и все это до получения утверждения о постройке казарм из Петербурга. Кончилась эта затея тем, что казарм не утвердили, все расходы и труды солдат пропали, а войска остались все-таки без помещения; обременили постоем обывателей, а в конце концов вынуждены были приняться за постройку тех же временных казарм, вследствие страшных беспорядков от неимения общего помещения и в условиях вполне уже невыгодных.