Опасность относительных начал в том и состоит, что не существует никакого неизменного признака, где выводы их переходят за черту справедливости, а обычные побуждения, которые обыкновенно удерживают людей от логического развития и приложения относительных начал, это такие побуждения, которые, истекая из эгоизма, сами вводят, хотя и в других видах, то же самое зло, от которого, по-видимому, предохраняют тем, что побуждают людей быть непоследовательными принятым ими началам. Оттого-то всегда и везде времена общественных переломов, совершающихся во имя относительных начал, так и опасны для людей искренних, мужественных и бескорыстных, принимающих начала со всеми их последствиями, тогда как люди, готовые всегда остановиться из страха опасности или по расчету выгоды, переносят общественные кризисы гораздо безопаснее в смысле эгоистическом и, отступив перед логическими выводами своих начал, не менее того снова хвалятся при случае этими началами, и свое отступление прикрывают именами умеренности и искусства. Но как эти люди узнаются по совершении уже действия, то вводя вначале в заблуждение насчет своей искренности, вводят в заблуждение и насчет справедливости, как бы ни старались люди искренние отыскать, на которой она стороне и в какой мере, что составляет, однако, самый важный вопрос для людей, решающихся действовать на основании справедливости относительной.
В то время, о котором идет речь, казалось несомненным, что справедливость относительная находилась на стороне противной правительству и называвшейся либеральною. Но, к несчастью, слова «либерал» и «революционер» были тогда уже синонимы, что происходило от ошибочного понятия о сущности либерализма. Либерализм противоположен эгоизму, а не какому-либо виду общественного устройства, и эгоист, в какой бы партии ни был, какой бы формы ни являлся партизаном, внесет неправду во всякую форму — анархические действия под покровом власти и деспотизм под покровом свободы. Оттого-то так легок у иных людей переход от участия в революции к деспотизму и обратно — переход, Изумляющий только тех, кто не восходит к высшим началам, и, поражаясь противоположностью видов, не замечает, что это только различные виды одной и той же сущности. Стало быть, одно стремление к насильственному изменению внешней формы не есть еще ручательство ни за либерализм действующего лица, ни за улучшение быта от переворота. Но в то время, о котором я говорю, все это было еще мало разъяснено, и все люди, высказывавшиеся против правительственного деспотизма и за насильственное ниспровержение его, считались за либералов. Таким-то образом в тайные общества и вкралось много людей, не имевших ни истинного понятия о свободах, ни истинно либерального духа. Они-то и внесли те бесплодные толки о средствах переворота, из которых обвинение преимущественно извлекало себе пищу, и те споры о форме государственного устройства, которые разделили тайные общества и парализовали силу действия и непосредственную пользу либеральных стремлений.
С такими-то по большей части людьми мне пришлось вступить внезапно в сношения, когда Мордвинов открыл им мое дело, а они поспешили открыть мне вполне свое. Кто из них был чист и искренен в своих побуждениях и кто нет, могло оказаться только впоследствии, а между тем необходимо было немедленно решиться, так как самая их непрошенная, а может быть, умышленно рассчитанная откровенность поставила меня в безвыходное положение, как сказал я выше.
Других привлекали обыкновенно к соучастию в тайных обществах сначала намеками или общими выражениями, и им легко было всегда уклониться, отделываясь такими же общими выражениями или показав вид, что не хотят понять намеков, — но меня, которому все сразу открыли, одно уже это знание делало прямым соучастником, если не открою сейчас же всего узнанного правительству, а это уж потому являлось немыслимым, что, ознакомясь близко с побуждениями и действиями правительственной стороны я убедился уже, что в ней нет ни искренности, ни правоты, и действовать против противной ей стороны значило бы допускать усиливаться еще более признанному злу. К тому же дурные свойства многих правительственных лиц были уже несомненно обнаружены, и искренность противников их не опровергалась еще никакими фактами, и самый риск действия, требовавшего самопожертвования, говорил скорее в их пользу.
Итак, оставалось или преклонить их к своему образу действий, или соединяться с ними, или вступить в борьбу не только в сфере идей, но и как обществу с обществом. Но тут и оказалось, что устройство собственного общества и символизм его организации возбудили большие затруднения против возможности первого и третьего решения, оставалось только принять второе.
Символизм и теперь существует везде не только в религиозной, но и в гражданской обрядности, но его легко смешивают в незнакомых предметах с мистицизмом, а мистицизм был тогда в дурной славе по злоупотреблению, которое делала из него правительственная партия, и многим казалось, что влияние мистицизма легко может привести и либерального человека в ту партию. Другое затруднение, истекавшее из существования двух отдельных обществ, заключалось в том, что в приискивании членов выбор обоих обществ по необходимости мог падать на одни и те же личности, а как люди, поражаясь тягостью настоящего положения, ищут прежде всего скорейшего облегчения, то и естественно склоняются в сторону тех, кто обещает скорейшее удовлетворение. К тому же принятие моих идей требовало глубокого размышления, что не под силу поверхностному образованию, и поэтому отыскание людей, способных быть принятыми в мое общество, представлялось делом крайне затруднительным.
Другие ищут союзников, не заботясь о том, по каким побуждениям к ним присоединяются, ищут получить согласие, хотя бы по минутному увлечению. Я же, который, убеждая в чем-нибудь других, всегда искал сознательного убеждения и более всего боялся подчинения своим идеям по увлечению или на основании недоразумения, совестливо исследовал всякое возражение, и если не мог опровергнуть его ясным для меня самого доказательством, то это естественно производило во мне колебание и ослабляло твердость действия, особенно когда возражения соединялись с обвинением, что, упорствуя в своих идеях, я, может быть, хоть и бессознательно, действую по внушению самолюбия и властолюбия. Впоследствии, когда я, собственным новым исследованием всего, нашел правильные доказательства своим идеям, я не только в умственной сфере, но и на деле доказал, что существует всегда законный выход из так называемых безвыходных положений и руководящая нить среди всех противоречий, но в то время, когда я вступал в совещания с членами Северного тайного общества, я не мог ясно доказать другим, что исход из безнадежного и из безвыходного, повидимому, положения государства мог быть иной, нежели тот, который они предлагали.