Мои беседы с государем и получение новых должностей
Здесь я приступаю к изложению тех событий, которые служили как бы продолжением политического движения в России и во многом послужили к разъяснению. Я разумею под этим все, что произошло и выказалось в каземате в Сибири, где мы все были соединены на все время, пока считался нам срок работы. Впрочем, для связи с предшествовавшими событиями я должен несколько возвратиться назад и дополнить рассказанное о содержании нас в Петропавловской крепости и обо всем происходившем с нами в комитете, изложением как всего, что происходило лично со мною, так и того, что я снова был уже личным свидетелем.
Новый государь был сильно предрасположен в мою пользу, вероятно, потому, что по блестящей рекомендации со всех сторон, считал меня необходимым для дела обновления флота и нужным для содействия к воспитанию единственного еще в то время своего сына и наследника, которому считалось поэтому тогда необходимым сообщить достаточные сведения и по морской части. Говорили, что впоследствии государь очень сердился на меня за то, что будто бы я обманул его при первом нашем свидании. Совершенно несправедливо. Я не сказал ему ни одного слова неправды: и если он чем был обманут, так разве собственным желанием видеть меня непременно на его стороне, что и заставило его в разговоре со мною совсем даже не касаться дела тайных обществ и стараться ослепить меня блестящею будущностью и возможностью быть полезным отечеству, чтоб тем привязать меня к себе.
Дело было так: государь знал меня лично, еще бывши великим князем, и с первой минуты, как узнал, всегда слышал обо мне самые блестящие отзывы во всех отношениях. Он знал, что я уже занимал места не по летам и не по званию, и сам видел меня на подобном месте, когда приезжал с покойным братом своим провожать нас в поход вокруг света. Вслед за тем к нему поступил в адъютанты младший брат Лазарева, когда Николай Павлович был еще великим князем. От него-то знал государь обо мне все, что передавал Лазареву брат его Михаил Петрович, с которым я был в походе вокруг света, и слышал также о моем предложении о присоединении Калифорнии и пр. Все это в высшей степени интересовало его. Кроме того, в то время в бумагах, привезенных из Таганрога, найдено было и письмо мое к покойному императору, где я убеждал его возвратиться на прежний либеральный путь, предсказывая ему в противном случае неминуемую опасность. Наконец, важно для объяснения нашего первого свидания и то обстоятельство, что показание, по которому я был арестован, было сделано одним только Александром Бестужевым в валовом, так сказать, списке, или гуртом, и ничего более не содержало, как только простое упоминание, что я был в числе членов Северного общества.
Меня привезли из Симбирска прямо в Зимний дворец к дворцовому коменданту. Здесь произошел один случай, имевший забавное окончание на другой день. Когда фельдъегерь подал мою саблю дежурному плац-адъютанту, то этот, взяв ее, стал тянуться изо всех сил, чтобы поставить ее подальше в кучу других сабель и шпаг, стоявших за перегородкой. Надо сказать, что этот плац-адъютант был, что называется, «из хамов», т.е. выслужившихся из простого звания не заслугами, а разными низкими делами. Я знал его притом как порядочного негодяя. Когда его произвели в офицеры, он женился на девке коменданта Башуцкого и сделан был дворцовым плац-адъютантом. Видя его усилия запрятать мою саблю подальше, я сказал ему, смеясь, что напрасно он это делает, что тем приготовляет себе только новый труд, так как ему скоро придется опять тянуться, чтобы доставать ее.
«Нет, уж извините, — сказал он мне, смотря на меня с каким-то торжеством, — чья сабля или шпага раз попалась сюда, уже не возвращается: не было еще примера».
«Ну так будет, — возразил я, и на вопрос: «Не нужно ли видеть коменданта?» — сказал, что нет, и отправился в отдельную комнату в ожидании, пока позовут к допросу. Я был сильно утомлен быстрою ездою и, находясь в совершенном спокойствии духа, готовый на все, очень был расположен заснуть, но, видя большое желание охранявшего меня конно-гвардейца вступить со мною в разговор, стал охотно с ним разговаривать. «Ведь вот, ваше высокородие, — сказал он мне, — кажись, вы меня и не помните, а я вас часто видал у Александра Ивановича (князя Одоевского). В одном эскадроне с ним был, хаживал к ним часто и в дом. Добрый был барин, да и все вы были, должно быть, добрые. Пожалели и нас, да и во всех-то полках говорят о вас сожалеючи».
«Так отчего же вы к нам не пристали? Ведь мы не столько за свое, сколько за ваше дело шли. Сами знаете: у нас все было, хоть бы у Александра Ивановича, — себе искать нечего. Хотели добра вам и народу».
«То-то и есть, барин. Недаром говорят, локоть и близко, да не укусишь. Раскусили, да поздно. Теперь солдаты и говорят: кабы стали все на одну сторону, то разом со всеми немцами покончили; и воля бы была, и службу бы уменьшили. Да что тут толковать, — сказал он, махнув рукою, — прошлого не воротишь. А вы бы, барин, себе кушать спросили, а то иной раз и за полночь к допросу водят — долго будет ждать. Тут можно спрашивать; коли кто спросит, подадут закусить».
Я сказал, что мне есть не хочется, а хочется спать.
«Ну так прилягте маленько», — и пока я устраивал себе на диване, как бы лечь поспокойнее, он продолжал: «А ведь, барин, не в укор будь сказано Александру Ивановичу, и все же ведь не мы виноваты, что дела вашего не знали. У нас в полку не то что в морской гвардии или, примерно, в Московском полку — офицеры наши мало толковали с нами».
Затем я задремал, но ровно в полночь меня разбудили и потребовали к государю.
В комитете перед кабинетом государя снимал первые допросы Левашев. Он был человек мне знакомый и ко мне расположенный. Для меня, разумеется, важнее всего было знать, от кого сделаны были на меня показания. Если это было от офицеров Гвардейского экипажа, то ясно, что спасение для меня невозможно: если же от кого-либо другого, то дело поправить еще было можно. Умышленно или нет, но только Левашев посадил меня так, что мне очень удобно было прочесть лежавшую на столе бумагу, где довольно крупно было написано: «Показание Александра Бестужева о принадлежании к Северному обществу лейтенанта Завалишина».